мог бы радоваться больше. Спарклер просто создан для этого поста. Ничего не делать он сумеет; получать солидное жалованье – тем более. Словом, это отличный выбор, верный, разумный, превосходный во всех отношениях; он (Гоуэн) даже почти не в обиде, что знатная родня забыла про него – пусть! зато этот милый осленок, которого он искренне любит, пристроен в уютное стойло. Великодушие мистера Гоуэна этим не ограничилось. Он никогда не упускал удобного случая привлечь к мистеру Спарклеру внимание общества; правда, по большей части это оказывалось не к пользе упомянутого молодого джентльмена, выглядевшего перед всеми дурак дураком, – но в добрых намерениях его друга сомневаться не приходилось.
Если у кого-нибудь и возникали такие сомнения, то лишь у предмета нежных чувств мистера Спарклера. Мисс Фанни находилась теперь в довольно затруднительном положении; чувства мистера Спарклера ни для кого не составляли секрета, а она, хоть и жестоко терзала его своими капризами, все же не отвергала его бесповоротно. Имена их достаточно часто упоминались рядом, чтобы мисс Фанни могла счесть себя задетой, когда мистер Спарклер уж вовсе становился посмешищем для людей; а потому она иной раз выручала своего незадачливого поклонника, давая отпор Гоуэну с бойкостью, которой в ней было хоть отбавляй. Но в то же время она стыдилась его, не знала, гнать ли его или поощрять, сознавала, что дело с каждым днем все больше запутывается, и мучилась подозрением, что миссис Мердл, видя все это, втайне торжествует. При таком смятении чувств и мыслей не удивительно, что после одного музыкального вечера у миссис Мердл мисс Фанни вернулась домой крайне взволнованная, уселась за туалетный столик в тщетных попытках расплакаться и, сердито оттолкнув сестру, старавшуюся ее успокоить, объявила, что всех ненавидит и хотела бы умереть.
– Фанни, милочка, что случилось? Прошу тебя, расскажи мне.
– Ах ты крот несчастный! – воскликнула Фанни. – Ведь не будь ты слепа, как крот, ты бы не спрашивала, что случилось! Не знаю, зачем тебе глаза, когда ты ничего не видишь, что вокруг тебя делается!
– Что-нибудь с мистером Спарклером, милочка?
– С мистером Спарк-ле-ром! – повторила Фанни тоном величайшего презрения, словно во всей Солнечной системе не было предмета более далекого от ее мыслей. – Нет-с, мисс Летучая Мышка, не угадали!
Но, разбранив сестру, она тут же пожалела об этом и, всхлипывая, принялась твердить, что она сама знает, какая она злая и гадкая, но что же делать, если ее до этого довели.
– Уж не больна ли ты, милая Фанни?
– Вздор и чепуха! – отрезала строптивая девица, снова рассердившись. – Я так же здорова, как и ты. А то и здоровей, не в обиду тебе будь сказано.
Бедная Крошка Доррит, видя, что любые ее ласковые увещания только подливают масла в огонь, сочла за благо умолкнуть. Сначала Фанни и этим была недовольна: плохо иметь сестру, которая докучает тебе вопросами, пожаловалась она зеркалу на туалетном столике, но еще хуже иметь сестру, от которой слова не услышишь. Она, Фанни, отлично знает, что ей подчас трудно совладать со своим характером, что она временами становится совершенно несносной; и когда она становится совершенно несносной, лучше всего так прямо ей и сказать; но поскольку бог наградил ее сестрой-молчальницей, то ей никогда так не говорят, вот и выходит, что ее попросту подбивают, даже вынуждают быть несносной. Кроме того (сердито заметила она зеркалу), ей вовсе не нужно, чтобы ее прощали. Это даже не к лицу старшей сестре, постоянно просить прощения у младшей! Так вот подите же – хочет она того или нет, а ее все время коварно ставят в такое положение, что она должна это делать. В конце концов Фанни разразилась бурными рыданиями, а когда сестра стала утешать ее, объявила: «Эми, ты ангел!»
– Одно только я тебе скажу, моя душенька, – заметила Фанни, когда ласки и уговоры сестры возымели свое действие. – Так дальше продолжаться не может, должен быть какой-то конец, в ту или иную сторону.
Ввиду того, что это заявление, хотя и весьма категорическое, страдало некоторой расплывчатостью, Крошка Доррит предложила:
– Давай поговорим об этом.
– Охотно, милочка, – согласилась Фанни, вытирая слезы. – Поговорим. Я уже вполне успокоилась и готова выслушать твой совет. Ведь ты не откажешь мне в совете, моя милая сестренка?
Даже Эми не удержалась от улыбки, услыхав такие слова, но, однако, поспешила ответить:
– Разумеется, Фанни, не знаю только, смогу ли я.
– Благодарю, душенька, – сказала Фанни, обнимая ее. – Ты мой якорь спасения.
Горячо поцеловав упомянутый якорь, Фанни взяла со столика флакон с туалетной водой и приказала горничной подать батистовый платочек. После этого она отпустила горничную спать и приготовилась внимать советам, время от времени освежая лоб и веки туалетной водой.
– Сокровище мое, – начала Фанни, – мы с тобой настолько различны по характеру и по взглядам (поцелуй меня еще разочек, душенька!), что я не удивлюсь, если тебе покажется странным то, что я хочу сказать. А хочу я сказать вот что: несмотря на все наше богатство, милая Эми, нам приходится, в смысле светской жизни, плыть против течения. Ты меня не совсем понимаешь, дружок?
– Я уверена, что пойму, когда послушаю еще немножко, – кротко отвечала Эми.
– Я говорю о том, милочка, что мы все-таки пришлецы в высшем обществе.
– Глядя на тебя, Фанни, – возразила Крошка Доррит, исполненная неподдельного восхищения, – никто этого не подумает.
– Ну, может быть, ты и права, душенька, – сказала Фанни, – во всяком случае, с твоей стороны очень мило и великодушно так говорить, мой ангел. – Она смочила сестре лоб туалетной водой, а затем слегка подула на него. – Впрочем, всем известно, что другого такого золотого сердечка не найти на свете. Но вернемся к делу, милочка. У нашего папы и манеры и воспитание настоящего джентльмена, однако чем-то он чуть-чуть отличается от других джентльменов такого же положения. Отчасти тут сказываются все несчастья, перенесенные бедняжкой, а отчасти, пожалуй, и то, что, с кем бы он ни говорил, ему все кажется, будто собеседник знает его прошлое и думает об этом. Что же касается дяди, так он вовсе не презентабелен. Я нежно люблю этого доброго старичка, но в обществе ему решительно нельзя появляться. Эдвард – ужасный мот и кутила. Не хочу сказать, что такой образ жизни недостоин джентльмена – напротив! – но он это делает без настоящего уменья, и приобретенная им репутация шалопая не стоит, если можно так выразиться, тех денег, которые ради нее тратятся.
– Бедный Эдвард! – вздохнула Крошка Доррит, вложив в этот вздох всю историю семьи.
– И бедная Эми, и бедная Фанни тоже! – с запальчивостью подхватила старшая сестра. – Еще бы! Если к тому же вспомнить, что у нас нет матери, но зато имеется миссис Дженерал! А она из тех